...Однажды (все там же, в Пицунде) буквально при нас у Володи родилась песня про шторм. Действительно, был такой день: штормило, купаться нельзя, какая-то неопределенная погода — дождь вперемежку с солнцем... Потом дождь прошел, и большинство отдыхающих вышли на берег полюбоваться бурным морем. На следующий день море стихло, и Володя за завтраком сказал:

 — Ребята, а я песню написал — про шторм.

 И прочитал нам ее. Именно прочитал, а не спел. Про этот самый шторм, где он сравнивал волны с шеями лошадей, а потом переходил на себя: «Я тоже голову сломаю...». Это было вскоре после второго августа — после поездки к дяде Грише.

 Тем же летом кто-то из местных любителей пообщаться с миром искусства устроил у себя дома, в Гаграх, большое застолье. Я не помню, кто нас туда пригласил, — все это было организовано чуть ли не через директрису Дома творчества. Хозяин был из местных жителей, — тогда в Гаграх было много достаточно богатых людей. Стол был накрыт у него во дворе. Там было человек тридцать гостей — из числа отдыхающих в нашем Доме творчества.

 У меня осталось сильное подозрение, что это застолье было устроено именно затем, чтобы послушать песни Высоцкого. Но Володя пришел без гитары и наотрез отказался петь. Хозяева были готовы тут же отправиться за гитарой в Пицунду и даже дальше, но Володя сказал: «Нет — и всё!».

 Может быть, он не стал петь потому, что рядом были такие артисты, как Николай Крючков, который отдыхал в этом же Доме творчества. Отдыхал он своеобразно: в море не купался, совершенно не пил, — говорил, что за свою жизнь он уже выпил все полагающиеся ему цистерны, и единственное, чем он занимался, была рыбалка. Каждый день — с утра до обеда и после обеда — он только и делал, что ловил рыбу. Чаще всего — в море, куда ему регулярно подавали катер с погранзаставы. Пограничники просто обожали Крючкова, он столько переиграл за свою жизнь разных военных — солдат, сержантов, офицеров, — кого угодно, что все они его, естественно, боготворили. А еще неподалеку было озеро, где какая-то рыба водилась, и Крючков туда тоже ходил.

 Как-то раз он позвал нас с собой:

 — Хотите поехать? Меня завтра приглашают порыбачить с пограничного катера, а вы там, пожалуйста, купайтесь.

 И мы ездили с ним на погранзаставу, — это уже не Пицунда, а поселок Лидзава, расположенный южнее, следующий населенный пункт — «высотные» корпуса, потом идут три «хрущевские дачи», потом — дача Первого секретаря ЦК Грузии, а дальше — погранзастава. Нас было несколько человек. Помню, что пока Крючков ловил рыбу, Володя и Сева Абдулов купались, — прыгали с другого борта катера...

В очередной какой-то день, ничем не отличавшийся от других, Володя вдруг сказал:

 — Ребята, я хочу вам попеть. Давайте вечером после ужина, когда все уйдут в кино, пойдем на пляж и там я вам попою.

 Он сам это предложил, без каких-либо поползновений с нашей стороны. Мы с радостью согласились, собрались после ужина, Володя взял гитару, и мы отправились на пляж — в самый дальний его конец, под последний или предпоследний зонтик. Темно. Бархатное черное небо, яркие южные звезды — черноморские, какие-то особые. Ни души вокруг. (В этом Доме творчества был заведен такой порядок — после ужина отдыхающие гуляли, а потом почти весь народ уходил в кинозал.)

 Володя пел то, что сам хотел и в том порядке, в каком хотел. Чувствовалось — ему самому это было нужно: что-то нашло на него, и он пел без устали, практически столько времени, сколько длился киносеанс. Не подряд, не одну за другой — между песнями мы о чем-то разговаривали, происходило обычное общение, а потом он снова брал гитару...

 Кончился фильм. Народ высыпал на улицу. Обычно после кино все шли в столовую и брали, как положено в хороших домах отдыха, свой кефир, после чего какое-то время гуляли перед сном. И в это время наш киномеханик включал на полную мощь магнитофонную музыку — на свой вкус. Звук был ужасный — сами понимаете, какая была тогда техника. Так произошло и на этот раз: загремела музыка, и Володя сказал:

— Ну все, дальше нам петь не дадут.

 И вдруг — музыка смолкла! Обычно она гремела полчаса, минут сорок. А тут — тишина. Минута, две, три — нет музыки... Володя говорит:

— Ну, тогда еще попоем.

 И продолжает петь. Все тихо. Он еще пел — полчаса или минут сорок, я не помню. Но уже был двенадцатый час, это точно, потому что после одиннадцати у нас происходило что-то вроде отбоя.

 И только на следующий день мы узнали, что в тот момент, когда люди выходили из кинозала, кто-то из них услышал, что рядом поет Высоцкий. В абсолютной тишине его голос разносился по всей округе без какого-либо технического усиления, как это бывает ночью на юге... Киномеханик, видимо, запустил свою музыку не сразу, — может быть, какое-то время он перематывал ленту, но когда потом она загремела, этот «кто-то» прибежал в кинобудку:

— Выруби ты свою дребедень — там Высоцкий поет!

 И почти весь Дом творчества стоял на балконах и слушал песни Высоцкого. Мы этого не видели, мы сидели за полосой деревьев, в самом конце знаменитой вековой рощи, которая своим «хвостиком» заходила на нашу территорию, и только на следующий день друзья рассказали нам, что произошло. Люди разошлись по номерам, — а лучшие номера в Доме творчества выходили на море, у каждого был свой балкон, и чем выше — тем лучше был слышен голос Высоцкого с пляжа... Более того, люди из номеров, выходящих на море, приглашали к себе тех, чьи номера выходили на другую сторону, на шоссе, — и все стояли до конца, пока не закончилось...

 Вот такой был концерт — наверное, единственный в своем роде.

Больше всего из нашего пребывания на Пицунде мне запомнилось, что мы с Володей много часов проводили в разговорах один на один. Мы брали на пляже лежаки и ложились у самой кромки моря — даже ноги наши в воде болтались, — а жены в это время сидели где-нибудь под навесом и отдыхали от нашего общества, разговаривая на свои темы...

 Володя часами расспрашивал меня о моей работе, о людях, с которыми мне приходилось общаться за мою профессиональную жизнь. В семидесятые годы — это были Брежнев, Громыко, если же обращаться в более отдаленное прошлое, то там и Хрущев, и многие другие...

 Хочу сказать, что в этих разговорах Володя был очень тактичен. Зная, разумеется, что я присутствую на самых «закрытых» (с глазу на глаз) переговорах президентов и других руководителей США с Хрущевым, Брежневым или Громыко, когда обсуждаются самые сокровенные вещи, он никогда не задавал мне вопросов, которые поставили бы меня в неловкое положение, когда я вынужден был бы уходить от ответа — а такое было бы, конечно, если бы он спрашивал меня о сути переговоров.

 Но ни одного вопроса подобного рода он не задавал. Его очень интересовала форма — как общаются между собой эти люди «высшего уровня», высшие руководители стран, как они встречаются, как смотрят друг на друга, как улыбаются, как ведут себя в чисто бытовом общении — целое море вопросов было именно о форме их отношений.

 Спрашивал он и о деталях моей работы: как быть с шутками и пословицами, чтобы при переводе с одного языка на другой они сохраняли свое значение. Это действительно очень интересный момент в работе любого переводчика, и я наверняка ему рассказывал про знаменитую «кузькину мать» Хрущева...

Из воспоминаний Виктора Суходрева.

 #ВладимирВысоцкий, #ВикторСуходрев, #ИнтерактивныймузейВысоцкого

 https://fb.watch/igqoGz8M7w/